Должно быть, он просто передумал и действительно решил меня больше не ждать ни в каком смысле.
По-своему это было верным решением. Я тоже его не ждала, а только помнила о нём, как помнила об Андрисе, зная, что эти воспоминания — всё, что осталось мне от них обоих.
Моим настоящим являлся Валдис, наш тихий посёлок, наши дружелюбные, ненавязчивые соседи. Ненавязчивыми были все за исключением, пожалуй, Эмилии. Не проходило дня, чтобы она не пришла в гости и не постаралась активно поучаствовать в любой деятельности. Иногда это раздражало, иногда забавляло, а вскоре стало просто привычным, нормальным, почти родным.
Утром я готовила завтрак и обед, на который непременно должны были пожаловать Эми с вездесущим Тичем. Днём занималась своими книгами, пока Валдис читал или ковырялся с конструктором. Потом мы шли гулять, и часто Эми и Тич сопровождали нас в этих прогулках. А затем мы шли домой, обедали, болтали. Гости оставались порой до вечера, но чаще уходили, и тогда появлялось время, которое я полностью посвящала Валдису. Я не могла его научить немецкому языку, но я пробовала пристрастить его к русскому.
Читая ему вслух Лермонтова и Пушкина, я старалась подмечать, насколько у Валдиса вызывает интерес поэзия на незнакомом языке. Он слушал внимательно. И вскоре я почувствовала, что он не просто слушает, Валдис в самом деле слышит, что я читаю. Внешние эмоции так и остались для него недопустимы, но глаза его — глубокие, небесные, всегда сосредоточенные, словно антарктические льды — иногда теряли обычную жёсткость, таяли и делались почти мечтательными. В такие минуты Валдис переставал быть снежным принцем, а был просто самым обыкновенным мальчиком, моим сыном.
Как-то ночью, незадолго до Рождества, я проснулась оттого, что услышала чей-то голос. Во сне я уже встречалась с ним, но никогда не понимала, кому он принадлежит, да и слов я не различала — только мерный, лишённый интонаций, тягучий напев, где не было музыки, но было звучание, ритмичное и неторопливое.
Я открыла глаза и вдруг поняла, что голос вовсе не приснился мне, а существовал в реальности. Он доносился из-за стены, из комнаты Валдиса.
Встревоженная и переполненная самыми разными чувствами, я прокралась к двери в детскую. Все сомнения мои, которые не могли не взыграть, улетучились в тот же миг — голос действительно принадлежал Валдису.
Он разговаривал, и речь его походила на мягкий стук барабанных палочек или на то, как каплет вода из крана — раз, два, три, четыре…
Без остановки, с одинаковыми интервалами после каждого слога Валдис произносил:
— На-се-ве-ре-ди-ком-сто-ит-о-ди-но-ко-на-го-лой-вер-ши-не-сос-на-и-дрем-лет-ка-ча-ясь-и-сне-гом-сы-пу-чим-о-де-та-как-ри-зой-о-на…
Если бы я не знала Валдиса, если бы не знала наизусть воспроизводимые им строки Лермонтова, я бы приняла это бормотание за какую-нибудь молитву или даже заклинание. Валдис не ощущал ни знаков препинания, ни отдельных слов, ни строк, ни эмоционального окраса. Он чувствовал только ритм — всегда один и тот же.
Без остановки он повторил всё сначала:
— На-се-ве-ре-ди-ком-сто-ит-о-ди-но-ко-на-го-лой-вер-ши-не-сос-на-и-дрем-лет-ка-ча-ясь-и-сне-гом-сы-пу-чим-о-де-та-как-ри-зой-о-на…
И так — несколько раз, ещё и ещё. Он выучил эти четыре короткие строчки стиха, потому что накануне я читала его вслух, а теперь Валдис снова и снова твердил их.
Я не знала, понимает ли Валдис смысл озвученного, но меня поразило то, что выбрал он, преднамеренно или случайно, именно перевод стихотворения немецкого поэта Гейне, будто скучая по занятиям немецким языком, которому когда-то обучал его Андрис, так и не успевший назвать Валдиса своим сыном.
Я приняла решение, что с нового года постараюсь подыскать для Валдиса репетитора, хоть и понимала, что эта затея не будет простой. Но в память об Андрисе я должна была продолжить обучение его единственного сына.
Валдис, зная о том или не зная, явился живым наследием одного из лучших людей, которые когда-либо рождались в этом мире. И пускай генетика, которая играет важную роль в становлении каждой уникальной личности, не связывала Валдиса напрямую ни со мной, ни с Андрисом, но вместе с тем неоспоримо существовало нечто совершенно иное, неподдельное, нематериальное, что не оставляло никаких сомнений в нашем родстве.
Глава 20
В сочельник Эми прилетела с самого утра. Разумеется, Тич пожаловал вместе с ней. По случаю Рождества его принарядили в красный ошейник с колокольчиком, который я вежливо попросила снять, дабы не раздражать непрерывным дребезжанием Валдиса. Эми не стала возражать, но и без колокольчика Тич умудрялся наполнять дом столькими звуками — топотом, кашляньем, который издавал вместо обычного собачьего лая, непрерывной беготнёй — что в иные времена Валдис бы ни за что не вышел из своей комнаты и просидел весь день подальше от шума. Однако Валдис не только вышел, но и принял посильное участие в праздничной подготовке. Ему было поручено мыть посуду и расставлять тарелки на столе.
Основное торжество мы решили справить в нашей просторной прихожей, которая, благодаря стараниям Тома, преобразилась в полноправную цитадель Рождества: живая ёлка источала благоуханный аромат, вдвойне терпкий на фоне свежего лесного воздуха, который стал настолько привычен, что я уже с трудом представляла себе, как раньше могла дышать чем-то другим.
Я долго решала, нужно ли украшать ёлку. Валдис не любил нарочитый блеск и яркие цвета. Но затем решение нашлось само собой: я вспомнила, как Валдис порой увлекался белыми альбомными листами. Я купила пачку писчей бумаги и показала ему, как можно вырезать из неё непрерывную гирлянду, проходя ножницами по краю периметра и дальше по спирали, постепенно уменьшая радиус до центра. Таким образом, выходила сплошная длинная лента. Валдис настолько увлёкся, что изрезал весь бумажный блок. Потому вся наша ёлка, будто снегом, была усыпана тончайшей белой вермишелью, и на контрасте с ней зелёная хвоя стала выглядеть темнее, что в итоге получилось чёрно-белое рождественское дерево.
— М-да-а… — протянула Эми. — Очень современно и необычно. Предлагаю продать идею на каком-нибудь дизайнерском аукционе.
Я улыбнулась:
— Между прочим, это почти классика — чёрное и белое. Всегда в моде.
— А я о чём! — Эми всплеснула руками, облепленными толстым слоем муки, потому как Эми вызвалась приготовить свой фирменный венский штрудель. — Нам стоит срочно заняться этим вопросом!
Сегодня Эмилия постаралась привести свои буйные кудри в гладкое состояние, но из-за влаги и жара, царящих в кухне, все её старания постепенно приходили в негодность. Волосы вновь обращались в завитушки, а Эми в чёрном вечернем платье и кухонном переднике поверх него, равномерно покрывалась мучной пылью. Но вопреки всему, Эми и думать не желала, чтобы переодеться.
— Я два года не могла надеть это платье! — яростно заявила Эми. — Сначала
